Господи, спасибо! Я полюбил! Учитывая возрастные ограничения, это было так нелегко.
Когда сын приводит в мою социальную квартиру для малоимущих, такую, в каких селят выходцев из Казахстана, Сибири, Эфиопии, Чечни, Эритреи, хорошую девочку Жанетту, я знакомлюсь с ней и спрашиваю сына, а как же быть теперь с хорошей девочкой Лаурой, то он устало отвечает, что это «уже проехали». И я, как дурак, прикладываю ладошку к губам и понимающе киваю головой, хотя ничего не понимаю. В Германии я постоянно киваю головой, это уже стало условным рефлексом. Потом, когда сын приходит с другой, просто чудесной девочкой Сандрой, я снова спрашиваю, а как же быть с Жанеттой. Мне стыдно за мои вопросы, они выдают мою ограниченность. Но теперь я знаю, что «однажды и навсегда» - это не лучший, а, вернее, не единственный вариант влюблённости. Как хорошо влюбляться снова и снова! Как хорошо любить многих и, не покидая старых подруг, находить новых.
Господи, спасибо, что я полюбил её - эмигрантскую прессу. Вот они, газетки и журнальчики, такие знакомые, такие понятные. Нет, это не наша районная газета «Флаг чабана», которую я почти двадцать лет выписывал, которая сформировала мои читательские вкусы, странички которой я разглаживал, если неуважительная рука почтальона сминала серую бумагу. Как похожи эмигрантские газетки на эту мою старую любовь. А как они за меня, своего читателя, борются, как ходят мне, бедолаге, помочь рекомендациями, предостережениями, рекламой. И я верю, что это - искренние намерения. Особенно я люблю раздел рекламы. Как мне не хватало этого раздела в газете «Флаг чабана»! Раньше я понятия не имел, где и что можно купить. Жил в полном неведении. Помню, стиральную машину вслепую по всему Советскому Союзу два года искал. А теперь - совсем другая жизнь, хотя ни намерений, ни возможностей что-либо купить у меня нет. В Советском Союзе деньги у меня были всегда, но не было товара. Здесь, в Германии, всё наоборот. После старательного изучения рекламы, я сажусь писать письма в газеты. Это придаёт какую-то значимость моей бесполезной заграничной жизни. Начало моих писем стандартное: «Прошу помочь...», или, если всё в относительном порядке: «Прошу разъяснить...»
Я-то - читатель тёртый, капитализм уже в России захватил, знаю, что эта пресса хоть мне и советует, хоть меня и предостерегает, но заботится по-настоящему только о главном: о тираже. Это называется рыночной конкуренцией: кто кого обгонит. Вот они, эти газетки и журнальчики, пересекли стартовую линию и засеменили тонкими белыми ножками, локотками пихаются, пыхтят, щёчки надувают, все в чёрных сатиновых трусиках и в тёмно-синих маечках. Родимые мои, все добегите до финиша! Да нутро своё не меняйте, не цепляйте на свои впалые грудки это надоевшее: ADIDAS. Лучше уж что-нибудь наше знакомое: «Все народы - братья», или «Все газеты - товарищи». Знаю, что на моих глазах, на этом стадионе, где так мало зрителей, будете вы падать одна за одной на жёсткую беговую дорожку, принимая скоропостижную смерть. Но всё равно, я, сидя на социальной помощи, буду вас поддерживать, потому что я вас полюбил всех - и хороших, и плохих. Один француз, сохранивший московский акцент, говорил, что плохих женщин и плохих газет не существует, надо уметь только выбрать свою. А я выбираю вас всех! Мои дорогие Жанетты, ласковые Лауры, прекрасные Сандры, я знаю, что вы немного заносчивы, вы замахиваетесь иногда на увядшие лавры какого-нибудь «Гудка», вы почти не замечаете друг друга, и бываете язвительными, вы часто ошибаетесь и редко исправляете свои ошибки. Я вам прощаю всё. Я вас люблю. И не потому, что на безрыбье и рак - рыба, а потому, что никакие «Аргументы» не знают «Фактов» моей эмигрантской жизни. Потому, что ваши ошибки – это и мои ошибки, потому, что моё настроение бывает часто таким же серым, как дешёвая бумага, на которой печатаете вы свои тексты.
Совершенная FAZ в строгом деловом костюме, с безупречным макияжем и тонкой тренированной талией, прости, я не смогу тебя любить, я никогда не смогу на немецком языке шептать в твои мраморные уши сладкие глупости. Да ты и не ждёшь от меня этого. И только, оставшись вечером с полуроссиянкой-полуевропейкой, могу я сказать, переворачивая страничку за страничкой: «Дурочка ты моя», и она не обидится, а прошелестит мне в ответ: «Дурачок ты мой».
